[233] [234] [235] [236] [237] [238] [239] [240-304]
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Предисловие... 3 |
слонов, коней. Намного тяжелей приходилось, когда по выходным дням к нашей троице присоединялся отец моих новых приятелей, который видел мою не очень уверенную игру при длительном нахождении на доске ферзей, и в многофигурных позициях он душил мои комбинационные порывы, и, хотя счёт в сыгранных с ним партиях был примерно равный, я остро переживал свои проигрыши, пуская даже иногда дома слезу где-нибудь в укромном месте. Позже, по возвращении в Баку я месяца три ещё продолжал резаться в шахматы с моими одноклассниками с переменным успехом, но переживания от проигранных партий становились настолько глубокими, что пришлось отказаться от этого увлекательного напряжения интеллекта.
Роман Толстого «Война и Мир» приоткрывает загадочное русское явление и страну с холодным названием Русастан
Другим увлечением, основательно захватившим меня тем летом в Гандзаке, было чтение послевоенного советского издания двенадцатитомного собрания сочинений Льва Толстого, которое было примечательно тем, что читалось мной не по принуждению учителя, как обычно, а по собственному желанию. Устраивался я с книгой в тени инжирового дерева в послеобеденное душное время, и там я часто засиживался до самих сумерек над страницами «Войны и Мира». До этого приходилось читать по доброй и недоброй воле русскую классику Пушкина, Гоголя, Тургенева и короткие нравоучительные рассказы того же Толстого. Однако здесь было нечто другое, захватывающее, отрывающее от земли и заставлявшее взглянуть на события, людей с какой-то другой, высокой что ли, точки зрения, и в этом отрыве чувствовались и сила, и одиночество. На страницах Толстого, так же как у Пушкина, Тургенева было много художественной красоты, но красоты не земной, а вечной, космической. Он не ведёт читателя за ручку со страницы на страницу, как Александр Сергеевич, обволакивая его атмосферой своей любви, чтобы в конце пути приблизить к Богу, а с первых же строк заставляет стряхнуть с себя все земные страстишки, и, высоко воспарив, слушать его, Толстого, божественное повествование. Такое субъективное моё понимание различий духовных подходов двух наших великих художников пришло много позже, а тогда под инжировым деревом в Гандзаке я метался как бычок, интуитивно чувствуя, но не понимая природы души и таланта великого русского художника, поражавшего не столько умением вести параллельно линии нескольких сотен
|
