[233] [234] [235] [236] [237] [238] [239] [240-304]
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Предисловие... 3 |
персонажей романа, не спускаясь ни на один миг с небес своей творческой мастерской, но, в первую очередь, глубоким проникновением в суть явлений и людских характеров, скупо используя свой богатый арсенал выразительных средств ровно настолько, чтобы лишь облегчить читателю путь к познанию природы исследуемых им нравственных предметов, и только.
Самыми большими открытиями для меня были фундаментальность, могучесть и необычайное богатство русского языка, которые при чтении романа ощущались просто физически – отрывок из Гоголя, занудливо наизусть заучиваемый во всех школах страны о великом и могучем языке, на страницах Толстого реально находил своё подтверждение. Нет, нет, Пушкин на пятьдесят лет раньше пользовался этими несметными сокровищами и дарил нам выразительную красоту языка, но Толстой придал этому явлению небывалое архитектурное величие. После прочтения Толстого, Пушкина, страсть как хотелось услышать живую русскую речь, ту самую, которой пользовались когда-то князья, чиновники, простолюдины во всей большой России, а не ту, которая ежедневно неслась из репродукторов и представляла собой жаргон из иностранных революционных терминов, нанизанных на русские ругательные слова («собаке собачья смерть», «разобьём собачьи головы» и т. д.). На бакинских улицах этот советско-русский язык подвергался ещё большей трансформации путём непременного добавления в начало и конец каждой фразы вводных слов из тюркской лексики «ада», «ала», «А, эй», «А оглан», «А киши» с необычайно растянутым выговором гласных в каждом слове и жёстким произношением всех шипящих звуков. Это был уже варварский тюркско-русский язык, вызывавший брезгливость, и слушать который на улице и в школе было просто неприятно. В Гандзаке переход к варварскому языковому варианту был не столь жестким, навязчивым, где, видимо, сказывалось издавна традиционно заметное влияние персидской языковой и иной культуры. Другим чрезвычайным открытием для меня были не слишком яркие портреты Багратиона и Кутузова, мало какими чертами отличимые от Андрея Болконского, мягкого Пьера Безухова или взрывного повесы Дорохова. Ожидалось увидеть этих полководцев, по примеру наших современников Жукова, Рокоссовского, Конева, при многочисленных орденских отличиях с героическим блеском и неукротимой волей в глазах, а тут подаётся немощный старик, время от времени засыпающий в ходе обсуждения предстоящего сражения. Да и великого Наполеона с российским императором Александром I трудно выделить из окружающей их свиты, и говорят они просто, не изрекая приличествующих их |
